Алексей Баиндурашвили: «Сегодня мы можем диктовать «моду» в хирургической реабилитации» №3(92), 2018 год

— Алексей Георгиевич, не так давно в Санкт-Петербурге прошёл XI Всероссийский съезд травматологов-ортопедов. В чём состоит главная, с вашей точки зрения, важность этого события для национального профессионального сообщества?

— Съезд травматологов-ортопедов России, который проводится раз в четыре года, даёт возможность ведущим специалистам встретиться и обсудить накопившиеся проблемы, поделиться достижениями, определить, в каком направлении надо двигаться. На прошедшем съезде была выработана единая тактика научных и практических изысканий в детской и во взрослой травматологии и ортопедии.

Для меня как детского ортопеда очень важно, что мы с коллегами отстаиваем идею того, что детскую травматологию необходимо так же, как и взрослую, включать в единую специальность под названием «травматология и ортопедия». Пока принято относить детскую травматологию и ортопедию к детской хирургии. Безусловно, детская травматология и ортопедия вышли из детской хирургии, но дети вырастают и идут в самостоятельную жизнь, поэтому рассматривать детскую травматологию и ортопедию в разделе детской хирургии не совсем продуктивно. Ассоциации детских травматологов-ортопедов существуют во всём мире, и, прежде чем идти другим путём, надо основательно подумать.

Важным итогом общения с коллегами стало и то, что мы смогли оценить, на что мы способны в плане производства медицинского оборудования, изготовления хирургического инструментария отечественного производства. Какое-то время назад всё это было у нас в России, но на смену местным заводам пришли большие зарубежные медицинские холдинги, которые, вытеснив отечественных производителей, теперь поставляют нам оборудование за валюту. И вот сейчас наметилась тропинка, пойдя по которой, мы совершенно спокойно и безболезненно можем делать всё необходимое у нас, решив стратегический вопрос импортозамещения.

На съезде очень хорошо и удачно прошли секции по детской травматологии и ортопедии, что мне как детскому травматологу-ортопеду было очень приятно. Прозвучало огромное количество докладов, люди спорили, высказывали своё мнение. В этом году были учреждены призы за лучший доклад, лучшую инновацию и за лучший иллюстративный доклад. Эти призы были вручены заслуженным коллективам, которые сделали такие сообщения.

— Как вы думаете, какие перемены нужны в детской травматологии и ортопедии?

— Нужно улучшать то, что имеется на сегодняшний день: доводить до совершенства технологии, качество хирургической помощи, применять новое видение, новые системы оказания помощи детям. Детская травматология в своей основе консервативна, надо быть просвещённым травматологом-ортопедом, чтобы знать допустимые смещения, возможные осложнения при неправильном сопоставлении костных фрагментов и пр. Если хорошо вести перелом, который кажется не совсем сопоставимым, то благодаря пластичности детского организма, который хорошо перестраивается, многие вещи порой заканчиваются удачно без лишних вмешательств. Такой консервативный подход был несколько утерян, и сейчас мы пытаемся его воссоздать.

— Алексей Георгиевич, вы не раз высказывались о необходимости развития неонатальной ортопедии.

— Лет 10–12 тому назад начались бурные споры о том, что коль скоро существует неонатальная хирургия, то почему бы не быть неонатальной ортопедии? Неонатальная хирургия часто имеет ургентный характер: операция делается по жизненным показаниям. а неонатальная ортопедия — это плановые операции, которые вроде бы можно по времени и отложить. Но мы пришли к выводу, что если при физиологически нормальном росте ребёнка видимую ортопедическую патологию устранить в раннем периоде, то это ведёт к благоприятным последствиям. Например, если это касается операций на кисти, мы видим совершенно иное интеллектуальное развитие ребёнка. Эти наблюдения необходимо принимать к сведению.

Жизнь идёт вперёд: появляется новая хирургическая идеология, стремительно развиваются медицинская наука, медицинские технологии, которые позволяют успешно продвигать это направление. Поэтому сейчас мы будем акцентировать внимание на необходимости развития неонатальной хирургии.

— Соответствуют ли профессиональные компетенции врачей тем инновациям, которые стремительно внедряются в медицине?

— Это очень больной вопрос, который сегодня обсуждается на всех уровнях. Так, в конце апреля на Российском симпозиуме детских хирургов в Сеченовском университете председатель Комитета по охране здоровья Государственной думы Российской Федерации Дмитрий Анатольевич Морозов отметил важность подготовки кадров высшего уровня для детской хирургии. Сам детский хирург, учёный и педагог, он очень много делает для того, чтобы детская хирургия не укладывалась в узкие рамки ремесла, и учит этому своих учеников с самого начала их профессионального пути.

Идея возрождения наставничества буквально витает в воздухе. Светлана Витальевна Чупшева, директор Агентства стратегических инициатив, совершила прорыв, возродив систему поддержки и развития молодёжи, разработала систему оценки наставников. Сегодня мы хотим адаптировать наставничество и к медицине. В детской травматологии и ортопедии есть школы, которые в силу определённых обстоятельств «потерялись», поскольку старшее поколение вовремя не передало накопленный опыт своим преемникам. Эти традиции надо срочно реанимировать.

И самое главное, нужно менять систему последипломного образования. Тот период, который даётся на образовательную деятельность, недостаточен. Месяц или полтора месяца — это ничтожно малый срок для того, чтобы провести со специалистом образовательный процесс, напомнить то, что он знал, ознакомить с новыми наработками. Это количество времени не конструктивно. Мне кажется, что многие вещи надо демонтировать и создать новую идеологию и новый учебный процесс. Уже сейчас наша ассоциация приняла одно такое решение: увеличить прохождение ординатуры после окончания института до 4–5 лет. Обучать на практике детской травматологии и ортопедии надо минимум четыре года, а лучше пять лет. За границей, например, ординатуре отводят шесть лет, а ведь там умеют считать и время, и деньги.

— Может быть, дистанционное образование смогло бы восполнить этот недостаток?

— Дистанционное образование здесь возможно, но, видите ли, хирургия — это искусство. Наставник должен передать то, что он умеет, своему ученику. Как можно дистанционно обучать, например, живописи? Вот экран — я беру кисть и начинаю обучать: какую взять краску, как провести линию… Нужно, чтобы ученики стояли рядом. Мои учителя: профессор М.А. Казанцева, профессор А.А. Ахунтов, профессор Г.А. Баиров — учили меня очень просто: иногда брали мою руку, в которой я держал скальпель, и вели своей рукой. Дистанционно можно прочитать теоретический курс, а обучать практическим навыкам нужно так, чтобы ученик находился с тобой рядом. Как говорил Н.А. Пирогов: «Хирургия — это искусство, ограниченное рамками науки».

А вот наставничество как раз вписывается в эту систему. Хирург идёт в операционную и берёт с собой учеников. Это почётная миссия. Настоящий учитель всегда остаётся учителем и наставником. У него потребность обучать такая же, как жить, дышать, — это становится безусловным рефлексом. Мы будем подбирать таких людей и оценивать их труд финансово.

— Что нового было внедрено учёными института за последнее время?

— Находящаяся на стадии адаптации тема — это орфанные заболевания. Чтобы отработать инновационные методы их лечения, нужен поток больных. Мы в настоящее время создали такой поток больных. Речь идёт о таком орфанном мультидисциплинарном заболевании, как несовершенный остеогенез. Сначала мы планируем открыть несколько коек, а потом и целое отделение для «стеклянных» детей. Это тяжёлое заболевание, несущее серьёзные испытания и родителям, и ребёнку. Сегодня это катастрофа, мы хотим эту катастрофу перевести в другую плоскость, где есть возможность решения проблемы.

— Возможно ли полностью вылечить такое заболевание?

— Надо целенаправленно начинать пытаться лечить: начать — полдела сделать! Например, артрогрипозы были настоящим бичом в детской ортопедии некоторое время назад. В 2010 году мы создали отделение артрогрипоза, разработали не имеющие аналогов в мире эффективные методики оперативного лечения деформаций верхних и нижних конечностей у больных, позволяющие восстановить способность к передвижению и самообслуживанию, а также улучшить качество жизни ребёнка. За эти разработки мы получили премию «Призвание», а наше отделение артрогрипоза вошло в мировой реестр центров. И с мнением этого отделения в мире считаются.

Теперь мы создали Центр лечения детей с последствиями спинномозговых грыж, где проходят лечение пациенты, имеющие вывихи тазобедренных суставов, деформации стоп, парезы и параличи нижних конечностей. Они ограничены в двигательной активности, являются инвалидами с детства. С 2013 года нами была разработана и внедрена в практику программа комплексной диагностики и лечения таких детей. Её особенность — это мультидисциплинарный подход к лечению пациента с участием ортопеда, невролога, нейрохирурга, уролога и психолога. В 2015 году в институте создан Центр лечения детей с последствиями спинномозговых грыж (Spina bifida), в рамках которого сформировано амбулаторное подразделение, где оказывают диагностическую и лечебную помощь пациентам из различных городов и регионов России.

В институте создан электронный банк данных на 549 пациентов с последствиями спинномозговой грыжи. На основании результатов клинических и научных исследований разработан алгоритм комплексной диагностики и обследования. Определены показания к хирургическому лечению детей с патологией тазобедренных суставов с учётом изменений со стороны спинного мозга, возможностей использования реабилитационного потенциала ребёнка и прогноза изменений его двигательной активности после хирургического лечения.

Внедрение нового комплексного подхода к лечению детей с последствиями спинномозговых грыж позволяет максимально использовать реабилитационный потенциал ребёнка, избежать неоправданных операций и инвалидизирующих последствий. Благодаря этому сотни детей по всей России получили возможность быть максимально социализированными.

Сегодня мы можем диктовать «моду» в хирургической реабилитации, в социальной и физической реабилитации. Мы решили стать законодателями моды не только на российском, но и на мировом уровне.

— В применении к медицине слово «мода» звучит необычно…

— Если мы, хирурги, будем демонстрировать свои достижения только таблицами, ни к чему хорошему это не приведёт. Показывая свой опыт, хирург должен уделить не менее 60–70 % времени prеt-а-porter: как сделал работу, почему он сделал именно так; представить результаты с применением видео­фильмов, слайд-шоу; в конце концов удивить коллег: не было руки — появилась рука, не было ноги — выросла нога! То есть показать чудо.

— Как бы удачно ни прошла операция, выздоровление во многом зависит от послеоперационной реабилитации…

— Мы сейчас организовываем ре­абилитацию на новом уровне. В институте шли серьёзные споры по поводу дальнейшего развития: достаточно ли для этого направления только отделения или нужен большой центр. Правильность моего мнения по этому поводу, которое я отстаивал и буду отстаивать, подтвердили на форуме «Петербургский диалог» ведущие реабилитологи нашей страны: реабилитация должна начинаться сразу в отделении в палате реанимации. Это важно и с точки зрения психологии: когда в реанимации через день после операции с ребёнком занимается учитель, у него зарождается другое мышление — он становится победителем. Реабилитация — это некий фактор победы. И когда в отделении существует небольшая площадь для начала реабилитации — это позитив. Я считаю, что швы должны снимать в отделении, период заживления раны должен проходить там же под присмотром реабилитолога и лечащего врача, то есть хирурга. А потом пациента можно переводить в крупный реабилитационный центр.

— Алексей Георгиевич, вы большое внимание уделяете именно психологическому аспекту в послеоперационный период. Считаете, что это способствует выздоровлению?

— Напомню известную фразу: «Раны у победителей заживают быстрее, чем у побеждённых». Позитивному мышлению способствует и то, что рядом с ребёнком после операции находится мама. Было недопонимание между хирургами и эпидемиологами, но я считаю, что, открывая глаза после операции, ребёнок должен видеть мамино лицо. После операций на органах движения наши пациенты долгое время вынуждены находиться в неподвижном состоянии, нуждаются в дополнительном уходе и заботе близкого человека. К сожалению, сейчас у нас нет условий для размещения родителей, которые приезжают со своими больными детьми со всех концов России. Поэтому встал вопрос о строительстве общежития-гостиницы на 120 мест, где сопровождающие родственники могли бы разместиться, пока дети находятся на лечении.

— Какие планы вам как руководителю хотелось бы осуществить в ближайшее время?

— Перечисление всего займёт слишком много времени. Из самого важного — поменять идеологию лечения больных ДЦП. Поменять идео­логию детской травматологии, вернуться к некоторым старым забытым моментам. Реанимировать и внедрить в практику всё то прогрессивное, что было в советской и российской травматологии. А главная мечта заключается в том, чтобы у нас были предприятия, выпускающие продукцию, ни в чём не уступающую той, которая сейчас закупается за валюту. У нас есть для этого всё необходимое. Это сложно сделать, но мы должны.